«Проблема российской науки в том, что она в России»

Стаття Михаила Гельфанда 
В статті він в основному пояснює, чому він ходить на мітинги проти Путіна, але це для нас не основне. Далі цитати, які цілком стосуються і нашої системи, якщо замінити кілька реалій та імен. Не здивуюсь, якщо хтось з журналістів викине про мітинги, замінить в заголовку Росію на Україну, в тексті Думу на ВР, Гризлова на самі знаєте кого і так далі...

— Российская наука представляет собой причудливую смесь социализма и капитализма. Социализм состоит в том, что есть много людей на постоянных ставках (которые очень маленькие, кстати), и эти люди как ученые, действительно, не очень активны. В этом смысле российская наука работает как собес, вы просто не можете выгнать человека на улицу и держите его на ставке. Это довольно часто люди сильно старшего возраста. Вы даже понимаете, что для науки такой человек не очень много делает, но в каком-то смысле он не виноват, потому что ему двадцать лет не покупали нового прибора, и он продолжает делать науку двадцатилетней давности на старом приборе, который он латает веревочками. С другой стороны, вы не можете отправить его на пенсию, потому что его уровень жизни упадет очень сильно.

Что касается капитализма, то те конкурсные механизмы, которые у нас есть (а их на самом деле довольно много), совершенно не настроены.

Есть научные тузы, которые финансируют что-то колоссальное, и это тоже идет за счет активно работающих групп, за счет научного «среднего класса».

Есть разные лаборатории, не связанные с био-, нано-, когни- или какими-то макрораспильными проектами, работающие на мировом уровне и выпускающие по нескольку статей в год в хороших журналах. Этих лабораторий не очень-то много, это нормальный «средний класс», но сейчас такие лаборатории живут довольно плохо. Они не могут соревноваться с генералами, у них нет административного ресурса для получения больших денег, чтобы взять людей под конкретный проект. А с другой стороны, они не могут оставить хорошего аспиранта в лаборатории после защиты, потому что ставок нет, все заняты. В этом смысле я с Алексеем Ремовичем согласен.

У нас масштабних скандалів з закупівлею приладів немає - бо навіть на відкатні закупівлі грошей не виділяють.

Там есть и вторая сторона, про людей, которые по факту уже учеными не являются, — это люди, которые являются администраторами от науки и «рулят» в соответствии с собственным разумением. Например, синхротрон в Курчатовском институте отделан мрамором, и никто не знает зачем.

При этом когда мы говорим о переводе на временные ставки, то нужно быть с этим немножко аккуратней. Нужно определиться, потому что есть разные системы. Есть система типа немецкой, когда очень трудно стать профессором, но если уж ты им стал, то являешься самым социально защищенным человеком на свете. Немецкий профессор — это «крепость в себе». Есть американская система, где профессору фактически платят за преподавание, а деньги на исследования приходят в виде грантов, на эти гранты он содержит лабораторию, а в лаборатории все ставки временные.

Какое-то количество людей с более или менее постоянными ставками, по-видимому, должно быть. Другое дело, за что это ставка дается. Опять-таки, американский профессор может выкупать свои преподавательские часы. Если у него много грантов и он не хочет преподавать, а хочет заниматься чистой наукой, то он может часть этих денег отдать университету, а университет на эти деньги наймет другого профессора, который будет преподавать, читать лекции за первого.

Классическая российская карьерная траектория: ты — аспирант, потом ты в той же лаборатории младший научный сотрудник, потом научный сотрудник, потом старший, потом ведущий научный сотрудник, а дальше надо ждать, чтобы кто-нибудь помер. Из-за того что все ставки постоянные, очень низкая мобильность. Если уже ты куда-нибудь попал, то очень трудно поменять место. Из-за катастрофически низкой мобильности даже хорошие лаборатории немножко «застаиваются».

Повторю, что это стратегический вопрос: какого сорта модель мы имеем в виду — американскую, французскую… Они все немного разные. Даже европейские системы разные. Идеальная модель организации науки не сводится к лозунгу «давайте сделаем много временных контрактов». Это вещь, которая требует гораздо более глубокой проработки. Кроме того, очень существенно, что если вы начинаете менять систему организации науки (совершенно ясно, что ее надо менять!), то нужно, чтобы не пострадал «средний класс», который является базой и ради которого эти изменения и должны происходить.

—А как быть с теми людьми, которые, как вы говорите, нуждаются в науке как в собесе?
—Есть разные соображения по поводу того, что делать с этими людьми. Например, неплохой вариант — сделать хороший аудит академического имущества и сформировать целевой пенсионный фонд (если мы говорим про людей, которые работают в РАН). Наше академическое начальство очень нервничает, когда кто-то говорит про аудит имущества. Начинаются крики, что «не позволим раздербанить последнее…». В этом есть большое лукавство. У меня два любимых примера. Первый — это компания «Академинторг», которая продает все приборы академическим институтам с колоссальной наценкой. И еще заставляют покупать не те приборы, которые нужны, а те, которые хочет продать «Академинторг». Крушельницкий это раскопал в свое время и в результате был вынужден уехать в Германию, просто потому, что в какой-то момент его институту сказали, что, пока этот «прыщ» у вас тут сидит, ни один прибор ваш институт не получит. А второй пример — это дом, построенный на территории Института физических проблем, на площади Гагарина, напротив здания президиума РАН. Формально дом считается академическим, но мне безумно интересно посмотреть список жильцов этого дома.

В сфері нерухомості і будівництва НАНУ у нас не виступає. Тут основний гравець - Інститут педагогіки АПН. Директор, як пише преса, вже сидить.  

Вторая сторона — непопулярная точка зрения, но, по-моему, правильная — состоит в том, что денег, которые в России выделяются на науку, хватило бы на все работающие группы, если бы эти средства распределялись эффективно.

Важливі спостереження щодо порівняння кар'єрних шляхів в пострадянських країнах і на заході - чому у нас неможлива західна система кадрових ресурсів в науці:

Третье соображение — это то, что, когда мы говорим про временные ставки, нужно учитывать, что в Америке, вообще на Западе, очень велика доля наукоемкого производства. Типичная карьерная траектория в Америке — это когда человек оканчивает университет и либо сразу идет работать в компанию, либо защищает диссертацию и уже после этого идет в компанию, получая большую зарплату по сравнению с университетом. На каждой стадии научной карьеры люди, которым она не удается, не падают в пустоту, а уходят в компании (фармацевтические, скажем, если речь идет о биологах). Это позволяет проводить жесткий отбор. А где в России эти фармацевтические и биотехнологические компании? У нас нет наукоемкого бизнеса, который бы подхватывал людей с разных этажей этой пирамиды, после того как закончились их временные ставки. И это серьезная проблема. Если мы сейчас всех молодых кандидатов переведем на временные ставки, а потом грант закончится, куда эти люди денутся? В Америке понятно, куда они пойдут, — они пойдут постдоками в другие лаборатории или в фармацевтические компании на хорошую зарплату. А у нас это очень трудно, потому что из города в город не переедешь, а компаний просто нет. Куда в России эти люди будут деваться, непонятно.

—Можете подвести итог: какие сейчас вы видите основные проблемы науки в России и пути их решения? 
— Основная проблема науки в России — это то, что она в России. Наивно думать, что можно сделать такую идеальную систему науки при том безобразии, которое творится во всех прочих областях. Одна из проблем науки в России, например, — это Государственная дума (возвращаясь к теме выборов).

Как вы ни сочиняйте систему научных приоритетов, но если у заместителя председателя комитета по науке и образованию краденая диссертация, то вы эти приоритеты через Думу не осуществите.

Вообще говоря, орган, который глобально определяет научные приоритеты, грубо говоря, не должен заниматься биологией или физикой — это должен быть парламент, который концентрирует интересы избирателей, демократия теоретически так должна работать. Если у вас в Думе сидят дураки, то вы этого не сможете сделать. Если быть политкорректным и не обсуждать действующих депутатов, то в прошлом был «чудесный» председатель Государственной думы Борис Грызлов и его соавтор Петрик. Так вот, Грызлов являлся очень большой проблемой науки в России. Если у вас законы идиотские и не дают заниматься наукой – как такая Дума будет их менять? Если надо приоритеты выставить, грубо говоря, что интереснее, физика или биология – как она их выставит? А ведь по уму так и должно работать: парламент аккумулирует точку зрения налогоплательщиков и через законы и бюджет выстраивает научную политику.

Если говорить о вещах локальных и технологических, то это, прежде всего, система научной экспертизы, потому она это сильнее всего влияет на жизнь научной лаборатории. Из-за профессионально слабой и административно кривой экспертизы сильные лаборатории часто не имеют доступа к финансированию, адекватному их научному уровню и потребностям. Еще одна вещь — отсутствие или очень малое количество по-настоящему честных конкурсов с разумными критериями, это означает, что надо врать, а люди, которые занимаются наукой, обычно плохо умеют врать. В конкурсе врунов выигрывают отнюдь не те, кто будет хорошо работать потом.

Отдельный вопрос: когда главный научный советник президента Российской Федерации — это его приятель по кооперативу «Озеро» Михаил Валентинович Ковальчук, то возможно ли вообще думать про то, что в стране может быть система честной научной экспертизы?

Наверное, в каких-то отдельных местах может. Мне кажется, нельзя думать только про «важные проблемы» и, пока они не решены, вообще не заниматься всем остальным. Надо делать то, что можно, и там, где можно. Что-то находится ниже радара Михаила Валентиновича и ему подобных, там есть шанс сделать что-то разумное без их ведома. 

Далі про російський фонд фундаментальних досліджень - у нас аналогічних інституцій немає і не було. 

С другой стороны, этот радар захватывает все больше. Скажем, меня страшно расстраивает то, что происходит с Российским фондом фундаментальных исследований. Это была одна из наиболее честных систем, а теперь оказывается, что значительная часть руководящих постов в Совете РФФИ — выходцы из Курчатовского института, т.е. ясно, что и эта рыба тоже гниет с головы. Но и при этом в Совете РФФИ есть несколько достойных людей, которые в меру сил пытаются делать что-то разумное.

Обговорення
В самій газеті.ру теж цікаві коментарі.